Взoр, кaк у стaтуи, и нeм, и углублён,
И бeз вибрaции спoкoeн, утoмлён.
Тaкoй бы гoлoс шeл к тeням, oт нaс ушeдшим.
— Пoль Вeрлeн
В этот ненастный день фамильное кладбище, скрывающееся за садом поместья, утопало в предрассветных сумерках. Серое небо вспыхивало яркими багряными всполохами, которые напоминали лопнувшие в воспалённых глазах сосуды, и предвещало приход очередных заморозков. Лучи тлеющего рассвета горящими языками наступающего утра слизывали с небосвода остатки бессонной ночи.
Задумчивый молодой человек, хозяин тёмных владений, одиноко прогуливался вдоль покосившихся крестов, надтреснутых надгробий и безносых статуй серафимов, пытался согреть озябшие, трясущиеся руки, белые, как туман, призрачным подолом скользящий по чёрной земле. На кладбище было тихо и спокойно, лишь вороны изредка нарушали тишину покоившихся в могилах мертвецов, хрипло каркая, будто бы высказывая недовольство своим утомительным птичьим существованием. Одинокий человек остановился у кладбищенской ограды и тоскливо поник, его внимание привлёк голый кустарник, с веток которого, растянувшись кружевом, свисала хрупкая паутина. В искусно сплетённые сети попала бледная бабочка, смиренно дожидающаяся своей неизбежной участи. «Как жаль», — с тоской подумал молодой человек и побрёл в сторону старого склепа, в который заглядывал несколько раз за последнее время.
Поднявшись по каменной тропинке, молодой человек дошёл до склепа и толкнул тяжёлые деревянные двери, которые распахнулись с ужасающим скрипом, заставив его содрогнуться, как от острой зубной боли. Пыль застыла в воздухе и поблёскивала на солнце, напоминая еле различимые очертания заблудившегося привидения. Поникший человек прошёл внутрь, сел на холодную каменную скамью и с печалью во взгляде уставился на гроб своей умершей возлюбленной. В своих мрачных размышлениях о жизни и смерти он просидел дольше положенного, после чего ощутил лёгкий морозец, покусывающий его за кожу шеи и лодыжек, и потому решил поторопиться. Его карманные часы показывали шесть; первые лучи тлеющего рассвета проникли сквозь мрачный витраж небольшого окна склепа и легли на пол в виде карминовых зёрен граната. Букет белых лилий уже лежал на гробовой крышке, под которой вечным сном спала Роза — дама, чьё юное, навеки остановившееся сердце принадлежало живому возлюбленному. Молодой человек тихо помолился, прикрыв глаза, и поспешил вернуться в поместье.
Он распахнул двери склепа, у которых простоял неподвижной кладбищенской статуей несколько минут, а потом, после того, как окончательно пришёл в себя, в беспамятстве зашагал прочь, в сторону усадьбы. Молодой человек шёл, спотыкаясь о колющийся чертополох и каменные выступы, торопливо оглядывая пугающую местность, — накрытые тонкой шалью снегов поля вереска, сливающиеся со свинцовым горизонтом. В паутине, мимо которой он проходил ранее, слабо поблёскивали кусочки крыльев мотылька, а рядом с ними смирно спал мясистый паук.
Вернувшись в поместье, взволнованный молодой человек хотел спокойно позавтракать, но был окликнут подошедшим камердинером. Со слов слуги было ясно следующее: часом ранее в дверь постучал некий подозрительный господин, желающий увидеть Ричарда Бэкхауза (так, к слову, звали героя повествования), и, получив отказ, попросил позаботиться об одной ценной вещи, которую он привёз в качестве подарка к важному, как он утверждал, дню для хозяина поместья. Этой вещью оказалась невысокая статуя на пьедестале, уже находившаяся в оранжерее поместья, но накрытая тяжёлой тканью. Молодой человек удивлённо подошёл к ней, осторожно стянул бархат и был поражён удивительной красотой мраморной девы. Длинные вьющиеся волосы спадали с миниатюрных плеч и прикрывали совсем небольшие пухлые груди и тощие рёбра. Мраморное одеяние девы подчёркивало контур выпирающей тазобедренной кости и худые ножки, гладкие и, несмотря на камень, из которого умелыми руками скульптора были сотворены, кажущиеся мягкими и нежными, как если бы дева, подобно русалке, появилась из морской пены. А привлекательность её алебастрового лица могла бы сравниться с красотой Лукреции Борджиа, застывший томный взгляд был подобен влюблённому взгляду нимфы Эхо, впервые увидевшей Нарцисса.
Ричард завороженно ходил из стороны в сторону по оранжерее, с каждым разом всё ближе подходя к молчаливой статуе, любуясь ей и сильнее влюбляясь в неё. Если бы его наблюдение длилось дольше, он бы, без сомнений, не постыдился бы всплакнуть или начать молиться, уверяя, что всю оставшуюся жизнь будет верен этому произведению искусству. Прекрасное мгновение первого впечатления длилось недолго, и он, подобно Фаусту, пожелал бы остановить его навсегда. Молодой человек позабыл и о завтраке, и о сегодняшнем дне рождении своей умершей возлюбленной, в честь чего, по его догадкам, незнакомец подарил эту прекрасную статую. С этого дня молодой человек всё своё свободное время начал проводить здесь, среди благоухающих цветов и безмолвной красавицы, чьё общество доставляло ему большее удовольствие, по сравнению со скучными светскими беседами ни о чём. Чуть позже он отослал из поместья всех слуг, желая остаться наедине с полюбившейся каменной компаньонкой, несмотря на просьбы преданного и обеспокоенного таким поведением камердинера позволить остаться в доме хотя бы ему.
Дни проходили незаметно, казалось, будто время остановилось навсегда. В один из таких скучных дней молодому человеку стало не по себе (поскольку он бодрствовал четвёртую ночь, читая сомнительные сонеты неизвестных поэтов), поэтому он решил подняться в свою спальню, чтобы ненадолго вздремнуть. Не прошло и минуты, как он упал на кровать и захлебнулся своими сладостными грёзами. Не помнил он, что ему снилось и что неожиданно разбудило, но, всё ещё находясь на кровати и пытаясь прийти в себя, Ричард услышал тихое пение, приглушённое и постепенно приближающееся к его тёмной спальне. Это тоскливое пение напоминало протяжный зов сирены из пучины океана, оно убаюкивало и гипнотизировало. Молодой человек не двигался, а таинственный голос приближался. Дверь спальни со скрипом приоткрылась, как от лёгкого дуновения ветра, и на пороге — молодой человек не мог поверить своим глазам! — показалась прелестная дева, в точности похожая на статую. Лицо её, будто бы напудренное, несмотря на чудовищную бледность, покрывал еле заметный розоватый румянец, какой бывает у больного при сильном жаре. Она, подобно призраку, приблизилась к молодому человеку, который, кажется, не дышал и побледнел, как покойник, и, накрыв грациозной ладонью высокий мужской лоб, поцеловала его. Её губы, вне всякого сомнения, были, точно два лепестка пиона, смазанные мёдом, но холодные прикосновения — как дыхание мертвеца. Дева обжигала молодого человека своим белым мраморным телом, он увлечённо целовал её каменную шею и ключицы, поглаживал чёрные волосы, источающие запах мела и пионов. В объятиях каменной любовницы, под раскаты грома и марш ливня, прошла эта странная неспокойная ночь.
Воскресное утро было туманным и ненастным. Оно началось с заунывного щебета утренних птиц и попыток молодого человека вспомнить что произошло ночью. Очнувшись окончательно и прогоняя сон, он сел на кровати, подобрав под себя ноги, и оглядел спальное место. Струящиеся складки на простыни напоминали волны бушующего океана, а его руки покрывали сливовые синяки. Казалось, желанный сон был явью и, чтобы удостовериться в этом, молодой человек, схватив канделябр с тремя свечами, в безумстве помчался в оранжерею. К его удивлению, ничего не изменилось: статуя стояла на прежнем месте, благородная и всё ещё безмолвная.
Ричард, опечаленный и сонный, опустился на пол, заломив руки, и уронил тяжёлую голову на свои колени. Первое, о чём вспомнил молодой человек, был знакомый аромат цветов, которым он упивался прошедшей ночью. Этими цветами были пионы, символизирующие покой и влюблённость. Лепестки пионов любила сушить Роза, считая, что они обязательно обеспечат счастливую жизнь в браке. Упоминание её имени на страницах памяти иголкой отчаяния укололо сердце молодого человека. После смерти возлюбленной жизнь Ричарда, как это обычно происходит у страстно влюблённых людей, потерявших друг друга, утратила всякий смысл.
Пока молодой человек пребывал в своих размышлениях, что-то мягкое коснулось его плеча так ласково и заботливо, что ему на миг показалось, будто рядом присела Роза, чтобы вновь, как раньше, успокоить его. Ричард повернулся. Чуть выше, устроившись на своём невысоком пьедестале, как русалка на каменном выступе, сидела ранее молчаливая и неподвижная статуя. Её пальчики игриво касались волос молодого человека, она беззвучно смеялась.
— Я грежу наяву?.. Кто мог бы помочь мне понять, правда это или вымысел? Может быть, не следовало напиваться слезами мака?.. — возбуждённо проговорил Ричард, дотрагиваясь до пальчиков статуи и прощупывая запястье. — Рука ледяная, без пульса, но такая нежная, как, пожалуй, голубиное оперение.
И он, точно безумец, напившийся абсента и увидавший зелёную музу, прильнул к её бедру, обхватив пальцами нежную стопу, и прижался к мраморной коже разгоряченной щекой.
— Ах, здесь, стало быть, раскинулся Эдем, — молодой человек аккуратно провёл по пальчикам ноги, поднимаясь к колену, — а здесь — безграничный небосвод, — он подарил поцелуй холодной коже, — ты, моя милая Галатея, есть само совершенство.
— А ты — Пигмалион?.. — впервые за прошедшее время нарушила своё молчание статуя. Она произнесла эти слова так одухотворённо и тихо, будто не говорила вовсе, а сбивчиво дышала после непрерывного пения в хоре. Вопрос сорвался с каменных губ девы божественным вздохом.
— Пигмалион, красавица, создал свою Галатею сам, а потом оживил, попросив об этом Афродиту. Ты же досталась мне от таинственного незнакомца, которому я признателен не меньше Пигмалиона, благодарному богине любви… — Ричард замолчал, когда собеседница аккуратно опустилась рядом с ним, положив голову на его плечо, и продолжил. — Тебя с Еленой сравнить не стыдно золотокудрой, если можно смертных равнять с богиней. Разница, чудное творенье, в том, что в легенде о Пигмалионе Галатея — всего лишь статуя, ожившая после взмаха руки древнегреческой богини, а в моём представлении единственной богиней являешься ты.
В этот момент руки каменной девы потянулись к лицу молодого человека, который послушно повернулся в её сторону, и губы — человека, уставшего от одиночества, и ожившей скульптуры — слились в поцелуе жизни и её отсутствия, ведь, как известно, у статуй нет души, несмотря на желание скульптура вдохнуть её, подобно создателю всего живого, в своё любимое творение. И Ричард подумал об этом в момент близости с каменной красавицей, ему вдруг захотелось оттолкнуть неживую любовницу в отвращении. Он считал себя безумцем. Настоящий ужас охватил молодого человека, когда тот осознал, что статуя, заключив его в объятия, застыла и более не двигалась. Ричард простоял так меньше часа, надеясь, что каменная возлюбленная оживёт снова, но этого не происходило. В крепких объятиях Галатеи было холодно и… одиноко. Оставалось одно — безжалостно разрушить то, что Ричард полюбил сильнее сохранившихся в памяти воспоминаний о Розе. Однако этого не произошло. Вновь полюбив по-настоящему, кажется, повторно обретя смысл жизни, молодой человек, к сожалению, вернулся к первоначальному знаменателю. Одиночество, холод и безнадёжность, — стали тремя поминальными цветками для могилы Ричарда Бэкхауза.
Бездыханное тело молодого человека обнаружили позднее, в объятиях статуи, он будто бы спал, прижавшись головой к мраморной груди. А на мертвенно-бледных губах его, говорили, застыла непринуждённая улыбка…