Жизнь Кристoфeрa прeврaтилaсь в нaстoящий aд. Кaк бы oн нe пытaлся накопить нужную сумму для оплаты штрафа из своей зарплаты, Джонатану все равно не хватало средств. Он проклинал от безысходности весь мир, потому что не мог ничего изменить, не мог повернуть время вспять и исправить ошибки. Позже Джонатан начал замечать, что когда он идет по улице, на него прохожие оглядываются с презрением. Он не мог понять, в чем дело. Кажется ли ему это, или люди действительно именно в нем заподозрили неладное… На самом деле в том месте, где учёный столкнул художника на дорогу и устроил дорожно-транспортное происшествие из ненависти к Дэвиду, находились видеокамеры, которые как раз снимали происходящее и, конечно, немного неразборчиво, но запечатлели лицо мошенника Кристофера. Несмотря на не очень хорошее качество видео, можно было вполне распознать лицо виновника. Съемка распространилась по телевидению и сети. Светлая сторона жизни Джонатана резко сменилась на черную. Его ждет жестокая расплата за все, за все издевательства над Марковичем.

***

Через две недели после выздоровления художник вернулся на работу. Волнение его не отпускало, как бы Ольга Дэвида не поддерживала и он сам себя не убеждал в том, что все будет нормально. Но когда Маркович вновь явился в Сагу, все будто слегка изменилось… Дэвид, зайдя в учебное заведение, не узнал прежней напряженной атмосферы, и люди будто стали милее…
- Здравствуйте, Дэвид Маркович, — поздоровался сторож с учителем.
Художник неуверенно улыбнулся и ответил сторожу: «Зд… здравствуйте…».
Подходя по темному коридору к своему кабинету и доставая ключ, художник заметил на двери лист, на котором было написано: «Извините, Дэвид Маркович, не доставленные Вам неудобства, мы постараемся уладить ситуацию…» и подпись внизу под текстом: «С уважением, директор Галия Умаровна».
Дэвид сначала не мог поверить в написанное, мол, что может измениться после того, когда он много раз обращался за поддержкой к директору, чтобы она помогла художнику разрешить конфликты с коллегами и учениками, когда те доставляли Дэвиду разного рода неприятности, а Галия, напротив, никогда не отвечала на его просьбы? Маркович, несмотря на то, что заполучил заочную поддержку от слов, написанных рукой Галии на листе, равнодушно отвел взгляд от «объявления» и, открыв ключом дверь, зашел в кабинет. В помещении, принадлежавшем художнику, ничего не изменилось. Легкий солнечный свет проникал в окна и освещал кабинет. На свету можно было рассмотреть пылинки, витавшие в воздухе. Дэвид уселся за столом и, подперев кулаком щеку, стал смотреть в окно. В кабинете была та атмосфера, которая пришлась художнику по душе: тишина, некое спокойствие и легкое удовлетворение от того, что он обнаружил на двери своего кабинета лист с такими словами. Как бы Маркович ни отгонял от себя мысли про этот листок, ему все равно льстил такой поступок директора. (…интересно, что будет дальше?…) — подумал Дэвид, — (…неужели они хотят загладить вину за равнодушие к моим чувствам?… нет, нет…) — периодически не веря в происходящее, он говорил, — (…нет, этого нет и не может быть!… наверняка, они опять придумали какую-то глупость, чтобы вновь поглумиться надо мной… не верю им!… люди не меняются, а эти лицемеры — тем более!…) и снова Дэвид устранял свой взгляд в окно, отвлекаясь от дурных мыслей на осеннюю природу.
Через минут 10 Сага стала наполняться учениками. Начались шум, гам, и такая атмосфера в заведении предвещала начало занятий. Вот и у Дэвида ученики стали готовиться к уроку искусства.
Маркович посмотрел на часы и понял, что сейчас по времени должен начаться его первый урок за сегодняшний день. В его дверь постучали. Маркович сказал: «Да, войдите». Это к нему на урок пришла группа учеников. Заглянул мальчик и спросил, можно ли уже входить и начать доставать принадлежности для урока. Дэвид дал разрешение и толпа из группы начала спокойно, не бегая и не прыгая, заходить по очереди в кабинет. Все улыбались художнику и вежливо здоровались с ним. Дэвид старался улыбаться им в ответ, но у него это получалось не очень хорошо, поскольку художник уже давно отвык улыбаться и смеяться. Его основной эмоцией были слезы и боль, которые прочно вошли в его жизнь и, видимо, не собирались исчезать.

***

На уроке все вели себя хорошо, в кабинете на протяжении полных 40 минут царили тишина и спокойствие. Дэвида не переставала удивлять новая нынешняя атмосфера с тех пор, как он только вошел в Сагу. Чувство легкого шока не покидало мужчину. Когда он спрашивал урок у учащихся — все улыбались, кто как, когда они отвечали на вопросы учителя. Дэвиду становилось неловко каждый раз, когда его всего «простреливали» пристальными взглядами и несходящими улыбочками ученики. Ему все это напоминало какой-то дурдом, когда ученики улыбались даже тогда, когда склоняли свои головы и направляли взор на тетради, записывая под диктовку Марковича.
- (…твою мать, что тут, чёрт возьми, происходит?!…) — одна и та же фраза крутилась у Дэвида в голове.
Вскоре урок был окончен и ученики стали уходить, также вежливо, как и здоровались, прощаясь с художником. Дэвид вздохнул с облегчением после окончания 40-минутного адища.