Нe бeз трудa oткрывaю измучeнныe глaзa и вижу пoдoбиe нeбa, горящее широчайшим спектром огнистых оттенков от ржаво-коричневого и через медно-оранжевый до карминного. Ослепительная багровая вспышка заставила меня немедленно зажмуриться – привычное действие пронзило виски жгучей болью, как это бывает от выстрела в голову из двух револьверов. Медленный выдох тоже причинил парализующее страдание, точно костлявая, но несокрушимо сильная рука сжала все внутренние органы в свинцовый кулак, а с тяжёлым вдохом ослабила хватку, но, оставив раны кровоточащими, не избавила от едва переносимого физического мучения. Дыхание стало рваным и сбивчивым, будто пропитанный едким дымом и зловонным смрадом аналог воздуха в кошмарном пространстве возымел разум и умышленно душил меня при каждой попытке забрать часть его тошнотворного смога.

Когда фрагменты сознания начали образовывать нечто целостное, я сосредоточился на неприятных телесных ощущениях, почувствовав под собой нагретый стоградусным зноем пляжный песок, оказавшийся горячей каменистой почвой, присыпанной чёрным пеплом и удерживающей своего пленного словно когтистыми липкими лапами, стремясь раскалить, как железо. Рефлексы отказали в работе, и подняться стоило немалых усилий. Единственным способом не увязнуть в земельной субстанции было движение, поэтому пришлось покориться его господству в сложившейся ситуации: превозмочь абсолютный спазм, сковавший разбитое тело, и острую боль от сочащихся гноем язв, направившись вперёд-вникуда.

Под своими степенными усталыми шагами я наблюдал хаотично разбросанные по местности человеческие скелеты и их отдельные части. Они заметно потрескались от жара, приобрели горчичный цвет и вросли в отвратительную землю, принявшую их с презренной нелюбовью старой мачехи, предположительно на целую вечность. Бронзовые черепа, расколотые пополам, противопоставлялись золотистым и разрушенным неровно, мощные челюсти, распахнутые в протяжном крике ужаса, соседствовали со слабыми и плотно сомкнутыми желанием сохранить страшную тайну нахождения здесь. Казалось, я могу восстановить в памяти их полуживые лица, увидеть в испорченных каркасах тел настоящих людей, примерно таких, как я: запутанных и напуганных, застрявших тут до последних секунд. Встречались и обнажённые трупы, обтянутые только покрытой ссадинами и кровоподтёками кожей, ещё не полностью утратившие человеческое обличие, но уже основательно обглоданные этой долиной тягостной пытки.

Осмотреться не получалось – в приподнятом положении голову разрезали на части миллионы крошечных пил, интегрированных в самые отдалённые отделы воспалённого мозга. То, что попадало в поле зрения, не являло собой ничего, кроме пылающего неба и обжигающей почвы, агрессивное пространство постоянно следило, не спуская пристального колющего взгляда, смеялось беззубым сгнившим ртом, отравляя атмосферу запахом тлена, стращало невозможностью выбраться, уводя всё дальше от исходной точки, угрожало продолжительным испепелением, разогревая кости, близкие к выходу из суставов, словом, наслаждалось своим завидным положением, играя ребяческим «бу» с горелым металлом, тесно прижатым к моему горлу. Я сдавался, не выдерживая натиска звенящего и осязаемого напряжения пустыни напрасных страданий. Равнины высохших слёз. Ада.

«Вокруг меня осталась выжженная земля…» – проходило болезненным лейтмотивом обрывков мыслей. Должно быть, я слышал раньше подобную фразу, а может, говорил её сам?.. Жуткая юдоль статичных скелетов прервала тихий монолог, в очередной раз вцепившись узловатыми пальцами в полумёртвый разум, прорастая сквозь него в жадном терзании его убогих обломков. Вместо яростного вопля, которым голосило моё нутряное многообразие, пульсирующее безумие исторгло из груди сдавленный хрип, окропивший дол бурой жижей, и то, что до сих пор позволяло держаться на ногах: я упал в накалённый пепел и ощутил четырьмя уставшими конечностями резкий удар. Пространство окрасилось в ярко-жёлтый, а когда пламенное зарево стремительно спало, моему изнурённому взору представилось огромное отверстие в земле совсем невдалеке. Оно зияло чернью небытия и испускало свистящий гул, пытаясь обернуть разрозненное сознание сонаром.

По ту сторону образовавшейся пропасти я заметил безобразную толпу людей (ли?), ритмично марширующую по направлению к дьявольскому горнилу. У всех цвет кожи приобрёл болотный оттенок, источающий омерзительную гниль, у некоторых руки заканчивались на уровне предплечий, откуда неровно свисало алое мясо чудом сохранившихся мышц, у одного в разорванном теле за сломанными рёбрами покоилось сердце, и снова у всех в затянутых сизой пеленой глазах было не по погоде ледяное безразличие. Безликая группа одновременно подошла слишком близко к ровному краю. Один за другим они расплавленным парафином стекли вниз, в обширную огнестрельную дыру зыбкой почвы. Глаза иссыхали, проваливаясь куда-то внутрь организма, рот неестественно растягивался, выпуская длинные коричневатые клыки и издавая полный дикой боли и неудержимого отчаяния крик-крещендо имитированной агонии.

Я стоял на коленях обездвиженный, не осмеливающийся ни подойти чуть ближе, ни осторожно предположить, где они очутятся после. Но воспользовавшись рассеянным вниманием личной преисподней, обращённым на причинение увечий остальным мученикам, я, пробираясь сквозь распирающую мигрень, вспомнил, как сам решил пройти через ад своего рассудка, что и определило томительное пребывание здесь в виде того, кем пришёл – самоубийцы, до тех пор, пока для невидимой инфернальной сущности моя свершившаяся судьба будет представлять прежний неизбывный интерес. Задержавшиеся наверху не узнают, как это невыносимо.

Мрачный мужчина в костюме, суетливо взглянув на часы и не надеясь на особый успех, небрежно сказал обнимающей двумя руками холодную могильную плиту девушке:
– Достаточно, Лин. Такое часто случается – закон жизни.

К его изумлению, Лин наконец выпустила из объятий символ вечной памяти, поднялась с изумрудного стриженного газона, впервые отряхнув траурное платье без задерживания опухшего покрасневшего взгляда на серебряном помолвочном кольце, и осмысленно спросила, посмотрев прямо в розовеющее лицо собеседника:
– Думаешь, он хотел, чтобы его кремировали?