Я рoдилaсь в нaчaлe стoлeтия в сoлнeчнoм крae, нaд кoтoрым склoнились гoры, oxрaняя нaши зeмли. Этoт гoрoд нaзывaли гoрoдoм счaстья, и многие находили умиротворения среди нашей природы, среди величавых вершин гор, бурных рек, прохладных летних вечеров и загадочных заброшенных зданий, обвитых плющом.

Но мне с этим городом крупно не повезло. И его самые прекрасные улицы всегда будут ассоциироваться с болью.
Город, в котором я чувствую взгляд улиц.
Город, в котором мне мерещатся монстры.
Город, в котором я чувствую лютую паранойю: когда живёшь в маленьком городе, ты чувствуешь, будто бы все всё знают о тебе.
О, можешь бежать прочь, бежать как можно дальше, бежать за семь морей, да хоть на другую планету — но ведь от себя не убежишь.

Район сам по себе был неблагополучным. Грязный, с разбитым асфальтом, с валяющимися шприцами и бутылками повсюду, часто полный пьяных криков.

Итак, родилась я там, где никто меня не ждал и не хотел, и не планировал, и тогда, когда моё рождение было особенно не в тему.

О, эта квартира, вся в трещинах, из которых сыпался песок, с гнилыми трубами, с побитыми полами и текущей крышей, без ремонта и хранящая внутри атмосферу ненависти, ужаса и отчаяния. Эти стены были пропитаны болью и криками. Эти стены были немыми свидетелями чистилища. Здесь раскрывались врата ада.

Но я не имею ввиду сейчас нечто сверхъестественное. Нет, ад ближе, чем нам кажется, и это совсем не про кипящие котлы. Вообще, людям всегда кажется, что трагедии, болезни, убийства и прочие страшные вещи где-то далеко, где-то с другими абстрактными людьми, но с нами такого точно быть не может.

Но нет.
Страшные вещи реальнее, чем нам кажется.
Любой прохожий может оказаться убийцей.
Любой из нас завтра может проснуться инвалидом.
Потому что все мы люди и никто ни от чего не застрахован.
Болеют, умирают и страдают все. Даже красивые, знаменитые, успешные и богатые. Даже наши любимые и близкие.
О, дорогой читатель, никогда не бойся монстров и призраков, ведь настоящее зло — это люди, и именно поэтому свою историю я назвала По-настоящему Страшной.

Итак, с чего же мне начать?
Ссадины красные, синяки голубые.
Вкус детства — солёный, тошнотворный, металлический вкус крови.

У меня не было никого, кроме монстра с красным лицом, вздутыми венами и перекошенной от злости гримасой. Брызгающего слюной и сносящего все на своем пути.

Но так устроена наша мирская жизнь, что я была вынуждена быть под контролем этого существа. Мы жили будто в нашем маленьком мире. Я и монстр. От страха я боялась перечить. Так как были только мы вдвоём — я и монстр — я представить даже не могла ослушаться.

Монстр изверг нас из своего чрева, но желал нам смерти каждую секунду.
Это неизлечимые шрамы в моей душе. Монстр поставил крест на мне.
В те дни я чувствовала себя одиноко в этом жестоком мире.
Ничего нет. Есть монстр. Есть стена непонимания, обесценивания и отрицания.

Я бежала к закону, но труп Фемиды извалял меня лицом в грязи. Я бежала к родной крови и плоти, но кровь и плоть велела возвращаться в ад (но обо всём по порядку).

Иногда, делая повседневные дела, я замечаю, что у меня перед глазами всплывают лица тех самых полицейских и юристов. Тех самых, которые дали монстру чувствовать безнаказанность, и как следствие, жестокость и самоуверенность. Я желаю им девять кругов ада. У меня не осталось моральных сил на эту борьбу, но я хочу надеяться, что Вселенная отомстит за меня.

Я рвала горло до крови, слез, удушья и тошноты, но стена непонимания была непоколебимой. Непонимание разрушило меня сильнее, чем причина всех бед.

Мои дрожащие руки и колени. Разбитая посуда и разлитое молоко. Бледное лицо. Ком в горле.
Синяки на лице. Несколько слоев тоналки. В школе никто не должен узнать.
Я не спала. Я хотела умереть, чтобы отдохнуть в могиле.
Истерический смех, удушающий плач.
Эмоции, застревающие внутри, не находящие выхода наружу.
Побег обошёлся большой ценой.
Почему люди так жестоки?
Ссадины запекаются черной кровью, синяки переливаются в кислотно-желтый цвет.

Семнадцать лет моя психика стойко оборонялась, хороня в памяти день за днем. Жизнь до семнадцатого года — один сплошной провал в памяти. Однажды я заметила, что не помню, какие книжки читала в детстве и какие мультики смотрела. Потому что у меня не было детства. Его пришлось забыть. Полностью. Так будет лучше.

Теплая кровь. Шрамы расползаются темными червями по холодной коже.
Где мой дом?

Я расплатилась за ее грехи сполна. На года вперед. Меня презирали за это родство. Я ненавижу свою грязную кровь и гнилые гены. Я помню каждый палец, тычущий в меня с отвращением.
- Дочь шлюхи. Дочь наркоманов. Твоя мать шалава. Ты и твой брат — ублюдки. Уходите прочь.
- Не общайтесь с ней, у нее мать больная.
- Лучше бы вы умерли в детстве. Лучше бы я вас абортировала. Вы сломали мне жизнь. Ненавижу вас.

Дом как тюрьма.
По телу набухают лиловые пятна, разрастаются красные полосы.
В этом доме мне всегда снились кошмары.

Ты — дитя дьявола. Ты был проклят эмбрионом. По твоим венам течет ртуть. В твоих глазах — боль всего человечества. Твои слезы — серная кислота. Ты больше никогда не вырастешь. Ты так и останешься ненужным, недолюбленным ребёнком. (Но позже я опровергла свою же теорию).

Меня называли страшной, уродливой. Мне говорили, что у меня отвратительная фигура и ноги. А еще что я жалкая, слабая, тупая, не заслуживаю хорошего.
Мне угрожали убийством маленького брата.
Меня называли шлюхой и дочерью шлюхи, наркоманкой.

А когда мне было шестнадцать, я шла по двору с коляской, в которой лежал мой пятимесячный брат, а соседские дети кидали в нас камни, кричали что мы дети шалавы и снимали это все на камеры. Я ничего в тот момент не могла сделать, ведь у меня в руках была коляска с младенцем. Мой маленький брат — это вообще отдельная трагедия моей жизни. Он бежал к другим детям, желая их обнять, а они его толкали и отбирали у него игрушки. Его били ремнем, обещали вырвать язык, его проклинали еще в утробе. Я помню его слезы, грустное лицо, крики. Это то, что я буду видеть перед смертным одром. Я не смогла спасти его.

Я чувствую себя бессильной и беспомощной. Бездна отчаяния внутри меня.

Я вообще всю жизнь выполняла роль некоей урны, на которую можно излить любой негатив. Все родственники в любой ссоре между собой начинали обзывать меня, еще и угрожали. Друг другу в глаза они мало говорили. Они предпочитали отыгрываться на слабом ребенке.

А самое ужасное — меня винили в моей боли. И обесценивали ее.
Боль и ненависть к себе стали родными и привычными.

Я уже не несу свой крест на плечах. Он пробил кожные покровы, вошёл в легкие, между ребер, с каждой секундой входит все глубже и больнее, вызывает кровоточивость, зуд и адскую боль.

Я почти двадцать лет топчу эту землю, но почему-то ни разу никто за меня не заступился. Ни общая кровь, ни закон. Ни соседи, засыпающие под чужие крики, ни знакомые. Даже на улице, все всегда проходили мимо.

Жизнь научила бояться звонков с незнакомых номеров и держать язык крепко за зубами.
Да, человеческая жестокость не имеет границ, особенно когда ты — маленькая худенькая девочка без родителей, со шрамами на теле и потухшими глазами.

Будучи маленькой, я просила у Бога и у Деда Мороза унять этот кошмар дома. На день рождения я просила вместо подарков больше не поднимать на меня руку.

Кожа обновляется каждые месяц-полтора, и у меня уже давно то тело, к которому не прикасался никто из вас, но мое сердце будет помнить все, даже тогда, когда разум забудет.

Осколки воспоминаний впиваются глубоко-глубоко под кожу, разносятся по телу с током крови и остаются там уже навсегда, причиняя ноющую боль.

Моя фантазия рисует самые страшные картины дешевых артхаусов, и я настолько сошла с ума, что перестала понимать, где тут реальность, а где мое сумасшествие. Травма и настоящий мир сливаются, деформируя последний, и теперь я уже совсем потерялась.

Как перестать чувствовать везде угрозу и опасность? Я вижу повсюду лишь зло и ненависть. Наверное, потому что именно этим и наполнена я сама.

Больно кусать запястья, больно поднимать голову с кровати, больно прикладывать лёд к ушибам.
Я делала маски для волос в той ванной, в которой меня топили. Я помню ужас, панику, воду в ушах, лёгких и носу. Больно. Адски больно.
Я несколько лет расчесывалась той деревянной расчёской, которую в итоге сломали мне об голову.
Я гладила платья тем утюгом, который прикладывался к коже лица моего брата.
Я гуляла в наушниках по тем улицам, на которых меня били и обзывали, и на которых люди были до жути равнодушными.
Я помню каждый синяк, каждую слезу, каждую каплю крови.
Это мой персональный ад, моя казнь памятью.

Моя травма не давала мне быть счастливой, она обвивала меня своими мерзкими руками, контролируя мое тело и разум.

Монстр захлопнул пасть, ты не успел спрятаться.

***

Медицинская помощь была табуирована в этом доме.
Жевательный моляр разрушался в течение года, я выплевывала его по кусочкам, я терпела боль и отламывала пальцами острые края, чтобы не царапать язык. Но медицинская помощь была под запретом.
Я задыхалась от приступов бронхиальной астмы, так, что уже темнело в глазах от нехватки воздуха. Но медицинская помощь была под запретом.
Я не видела даже с первой парты. Но медицинская помощь была под запретом.

На фоне хронического стресса у меня были проблемы со сном, аппетитом, постоянно болела голова и падало давление, меня то знобило, то кидало в жар, но медицинская помощь была под запретом.

К врачам я ходила либо выбивая эти походы слезами, либо тайком. В один из таких разов, я купила прописанное лекарство. Найдя это лекарство, мне было запрещено отныне есть в этом доме. Ну, раз я такая умная, по врачам ходить и лекарства покупать, то теперь мне запрещено есть.