Я снoвa нa oстaнoвкe. Нaвeрнoe, я спeшил. Чтo жe прoизoшлo? Пoвсюду были люди, oни тoлпились, притoпывaя и ёжaсь oт xoлoдa. Прятaли гoлoвы в воротники. Какая-то толстая тётка с вёдрами яблок до самого верха деловито пихнула меня в сторону. Какого чёрта? Я ведь уже одной ногой стоял на ступеньке задней площадки. Торговка с базара. Наглая и жадная. Ненавидящая всё и вся, думающая лишь о собственной прибыли. Интересно, откуда яблоки в это время года? Тут что-то не так. Я потерял равновесие. Я падал. Падал под колесо. Лёд. Снова лёд, как и в тот раз. Ну почему эти коммунальщики не посыпают дорогу песком или солью? Почему? Какая-то девушка вскрикивает, а её парень протягивает мне руку. Поздно. Переполненный автобус скользит под уклон. И — колесом по моей шее. Противный треск ломающихся позвонков. Изумлённый возглас толпы. И снова провал в черноту. Сколько же раз это будет повторяться?

- Молодой человек, вы будете выходить? Нет, ну напялят эти дурацкие наушники, уткнутся в телефоны и елозят пальцами по экранам, как зомби.
- Да, да, да. А раньше как было? И мир был другой, и люди другие.
- А вы на водителя посмотрите. Как он лихачит. Вы посмотрите, посмотрите. Эй, водила, полегче на поворотах.

Престарелая дама права. Наш драйвер летит, точно он за штурвалом боевого истребителя, способного разнести в пух и прах с полэскадрильи самолётов противника. С видом заправского ковбоя-плохиша, едва удерживая руль двумя пальцами, он пыхтит сигареткой и кисло ухмыляется.
Я поворачиваю голову и с неотвратимостью понимаю, что вот прямо сейчас наступит конец. В какой-то момент весьма предсказуемо маршрутчик не справляется с управлением, и наш микроавтобус швыряет на встречную полосу. Почему же они нарушают? Едут по обочине, проезжают на красный свет. И менты их не тормозят. Впереди ребристый бампер тонара. Глухой стук, звон разлетающихся осколков стёкол и пластика. Скрежет сминающегося металла. И снова провал в черноту. А перед этим – всё та же остановка. Женщина с яблоками, беспощадно толкающая меня под колесо.

Коридор. Тёмный и мрачный. Мои руки скованы наручниками. Наши шаги гулко раздаются в замкнутом пространстве тоннеля, которому, кажется, нет конца. Меня подталкивает в спину конвойный.
- Эд, ты и вправду надеешься, что тебя помилуют? – бросает он мне в затылок.
Я пропускаю мимо ушей его реплику. Да, во мне теплится эта надежда. Ведь она умирает последней.
- Президент не позвонит, – продолжает он, — такого гада как ты, дважды четвертовать мало.
Я оборачиваюсь и ухмыляюсь ему в лицо.
- Эд, скажи хоть сейчас, где ты спрятал эти чёртовы деньги? Они тебе уже не понадобятся, а у меня трое детей, шесть кредитов. Жена инвалид. Не всем везёт в этой жизни. Не всё ли тебе равно, ведь ты уже ничего не теряешь. Сделай хоть одно доброе дело, отдай их мне, а я буду молиться за упокой твоей души и ставить свечу каждое воскресенье, чтобы там тебе было хорошо.
- Пошёл ты, – отвечаю я, и получаю болезненный удар прикладом в затылок.
- Ублюдок.
Впереди маячит решетка. Теперь уже близко. Комната, в центре деревянный стул с высокой спинкой и подлокотниками. На полу металлическая подножка, у изголовья железный обруч. Рядом стол, на нём телефон. Только президент сможет отменить казнь. Но телефон молчит. Возле стула топчется палач. По другую сторону – священник, шериф и тюремный врач. Он должен констатировать и запротоколировать мою смерть. Шериф – подписать документ. Палач неспешно усаживает меня на стул, фиксирует кожаными ремнями и надевает на голову обруч. Шериф извлекает из папки отпечатанный на машинке лист.
- Все готовы? – шериф обводит присутствующих взглядом.
- Эдди Спенсер Фишер, — продолжает он, — постановлением суда штата Арканзас ты приговорён к смертной казни. Исполнение приговора назначено на сегодня. Через твоё тело будет пропущен электрический ток силой в шесть ампер. У тебя есть право на последнее слово. Хочешь раскаяться, что-нибудь пожелать, попросить?
- Нет, – отвечаю брезгливо, — кончайте быстрее.
- Быстрей не получится, Фишер. Такова процедура, извини, сынок, – разводит руками шериф, — прошу вас, святой отец.
Он кивает священнику.
Тот открывает псалтырь, осеняет мне голову крёстным знамением и начинает монотонно бубнить:
- Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что ты со мною. Твой жезл и твой посох, они успокаивают меня. Ты приготовил предо мной трапезу в виду врагов моих, умастил елеем голову мою, чаша моя преисполнена, и пребуду я в доме господнем многие дни…
Затем боль. Жуткая боль во всём теле. Судорога разрывает мышцы. В глазах темнеет, они наполняются кровью и лопаются. Невыносимая, адская боль хлещет через край агонирующей сущности, эта боль, она ощущается каждой клеточкой. Долго, как долго, кажется, целую вечность, не рвётся струна моей жизни. До чего же человек изобретателен. Нельзя просто пристрелить? Обязательно надо помучить, вывернуть наизнанку. Опять она. Ну откуда, откуда здесь толстая тётя с вёдрами, доверху набитыми яблоками.
Вновь чернота.

И снова свет. Повсюду песок, а в небе блистает яркое солнце. Я на коленях в жёлтой накидке, руки мои опять за спиной, они накрепко смотаны скотчем. Впереди оператор с камерой наперевес. Он снимает меня. Слева стоит человек в чёрной маске. В руках он сжимает кривой обоюдоострый меч и лопочет что-то на непонятном языке. Оглядываясь по сторонам, он будто боится, что ему помешают. Временами он тычет в меня пальцем и продолжает бубнить. Наконец он замолкает, ставит меня на четвереньки и неспешно отходит на пару шагов. Снова видение. Остановка. Женщина с яблоками. Вжик! Небо, земля, всё вращается. Песок попадает в глаза. Картинка останавливается. Теперь передо мной обезглавленное тело на четвереньках. Это моё тело. Из шеи бьют два фонтана крови. Почти сразу же тело подаётся вперёд и в последнем прыжке заваливается на бок. Свет снова меркнет и наступает привычная чернота.

Все умирают одинаково. Нет? А вот и да. Это прелюдия к смерти разная.
Опять этот свет. Режущий, ослепляющий луч бьёт по глазам. Где я вновь окажусь? Что увижу, почувствую? Судя по прошлому опыту, уж точно ничего хорошего. Потому, что конец всегда один и тот же. Но что-то хорошее в жизни бывает? Ах да, яблоки. Как же красиво цветут эти яблони. Затем постепенно плоды наливаются соком. Даже в вёдрах на рынке они прекрасны. Ядрёные, один в один…

Комната. Полумрак. Я сижу в мягком кресле. Предо мой стол, по ту сторону которого тоже кресло. Пока что пустое. Но я знаю, скоро появится кто-то, кто всё объяснит мне, расскажет. Кто я, откуда, и где мой дом. Я закрываю глаза. Передо мной проносятся картины далёкого детства. У каждого человека есть детство. Но я не уверен, что оно из моих воспоминаний. Вот пятиэтажный дом хрущёвской постройки. Второй подъезд. Тот самый, из которого я только что выбежал. На детской площадке возится мальчик. Это мой приятель, сосед.
- Привет, Серый, – радостно говорит он.
- Привет, Лёха, – вторю в ответ.
Мы носимся вокруг песочницы как угорелые. Боремся в мокрой траве. Кидаемся кошачьим помётом и весело смеёмся. Вечером мама укоризненно качает головой и читает мораль про то, что я грязнуля, и не уважаю её труд. На следующий день мы с приятелем взбираемся по пожарной лестнице на крышу нашей пятиэтажки. Мы играем в разведчиков. И Лёха вдруг говорит:
- Ты — вражеский лазутчик!
Ничего себе. Я выражаю своё удивление, а Лёха преспокойно толкает меня в грудь. Я лечу прямо на землю с убийственной высоты. Но на уровне второго этажа я запутываюсь в рыболовной сети. Её вывесил на верёвках балкона дед Степан, вернувшийся с утренней рыбалки. Дед Степан браконьер, ведь сетями ловить запрещено. Зато его рыбой питается весь подъезд. Что же было потом? Уже и не вспомнить. Всё выглядит, словно со стороны. Я открываю глаза.
За столом человек. Развалившись в кресле, он смотрит поверх моей головы и говорит куда-то в пустоту. Этакий школьный учитель в сером костюме и галстуке под воротничок.
- Наконец-то пришёл в себя. Целый месяц ушло на реконструкцию и восстановление. А я уж думал, что не получится.
- Это вы про что? – спрашиваю я, и он поворачивается в мою сторону.
- Да всё про то же. Ты прибыл издалека, – говорит он серьёзно.
- Откуда же именно?
- Ты прилетел из глубин далёкого космоса. Твой модуль и твой скафандр были настолько изрешечены метеоритами, что отделить одно от другого было достаточно сложно. Само собой, тело мертво. С того дня, как вы улетели, на земле прошло двести лет. А на вашем корабле – всего лишь три года. Гиперсветовая скорость. Теорию относительности пока что никто не отменял. Из фрагментов твоих ошмётков удалось клонировать половину тела. Остальное я доделал сам по своему разумению. По-моему, получилось неплохо. Я поместил тебя в дельта-сон и попытался восстановить твою память. Конечно, что-то ушло безвозвратно, что-то пришлось втиснуть, но в целом всё должно прийти к общему знаменателю. Даже если ты ничего не помнишь сейчас, то очень скоро хоть что-то вспомнишь. Что утрачено, мозг додумает, заменит чем-то другим. Я просканировал твою память. Ты постоянно умирал. Возможно, ты этого даже хотел.
- Вы сказали, что я из глубин далёкого космоса. Что вы имели в виду?
- Ты этого даже не помнишь? Семь лет назад группа верующих отправилась к звезде проксима центавра, чтобы на одной из планет основать колонию. Однако спустя три года их ковчег перестал посылать сигнал. Что-то произошло, скорее всего, авария.
- Я ничего не помню.
- Хорошо. Помещу тебя в отделение реабилитации. А там – видно будет. Пока что ты единственный выживший из этого ковчега.

- Внимание, тревога! Пожар в девятом отсеке, – голос командира был сильнее воя сирены, – по местам стоять, штурман на мостик! Аварийная команда живо на корму.
Я посмотрел на плоды своих стараний. Отличная работа. Меня будут судить? Чёрта с два. Мне не выжить и до Земли не добраться. Зачем я разнёс корму? Возможно, это было смыслом всей моей жизни. Ненавижу фанатиков. Поначалу они просто живут обособленно. Затем начинают считать себя высшей кастой. А потом людям головы отрезают. Я незаметно проник в кормовой отсек и заложил заряд с часовым механизмом. Теперь этому сброду конец. Они видели, как стартовал мой модуль. Даже пытались погнаться. Можно было и не убегать, подохнуть там же. Но вместе с ними – никогда. Пока, ублюдки. Я улетаю в глубины космоса. Я сяду в камеру гибернации, и пусть провидение решает, куда и когда я попаду. Скорее всего, никуда. Они не должны донести свои догмы ни в один из уголков галактики.
Кстати, вопрос, на который я внятного ответа так и не получил. Для чего какой-то идиот повесил в том отсеке картину непонятного содержания? Толстая дура торчит зимою на автобусной остановке и держит два ведра с яблоками. Ну почему с яблоками? Больная фантазия больного на всю голову такого же верующего рисовальщика.