В нeбoльшoм гoрoдкe Эридaн, чтo близ гoрoдa Aркoнa. Прoживaл oтстaвнoй вoeнный Гoмeль Гaмильтoн, ширoки были eгo влaдeния зeмeльныe. Жeнaт oн был нa прoстoй крeстьянкe Мaрии. Былo у ниx трoe сынoвeй. Жилa сeмья в дoстaткe и рoскoши, нe oбдeлял Гoмeль внимaниeм и крeстьян, чтo рaбoтaли нa зeмляx eгo. С заботой относился он к ним.
Восхвалял Гомель господа бога, благодарил за жизнь безбедную, за жену красоты царской, за здоровых сыновей и преданных крестьян Эриданских. Не скупясь возвел Гомель церковь в Эридане, по образу Вавилонскому. Златы купола, арки широки, потолки высокие, колонны массивные.
Каждый воскресный вечер ходил он в церковь, молился господу о благополучии его семьи и чтоб послал ему господь дочурку.
Услышал бог, мольбы Гомеля, сбылась мечта его заветная, родилась у него дочь, назвал он ее Гаттой.
Возблагодарил он господа, за дар небесный и закатил он пир знатный да великий. Семь дней гулял и радовался Эридан. И в понедельник от усталости и сытости уснул весь местный люд.
Росла Гатта, девочкой раскрасавицей, живой, озорной и задорной. Баловал ее отец пуще принцессы заморской. Братья бравой стеной охраняли, свою младшую сестренку.

Подросла Гатта, расцвела и повзрослела. Добра душой и сердцем. Женихи проходу не дают. Объявился среди них некий Люций. Как ни пытался он добиться расположения девицы, отказала она ему, потому как влюблена была она в другого. Не стерпел ревнивец отказа. И в ночь подстерег бедняжку у реки. Вонзил он клинок в сердце девичье, а сам на суку повесился поодаль.
Безутешен был отец, не поверил и не признал он смерть дочери своей. Велел он сыновьям своим скакать во все концы света искать целителей, шаманов, лекарей, да знахарей. Возвращались сыновья с шарлатанами разными, и проводили они ритуалы жуткие да бестолковые.
Не унимался отец и места себе не находил. Убивался горем он над телом дочери своей в гробу лежащем, такой чистой и светлой, белой и холодной. И вскричал отец: «Господь! За что страдания такие, зачем отнял у меня усладу жизни моей. За что так измываешься надо мной, ты дал мне, чтобы отнять так скоро!»
Подошел к нему старец в капюшоне на голову, глаза сокрыты. И промолвил он голосом грубым да скрипучим.
- Изволь слушать меня, Гомель, могу помочь тебе в несчастье твоем.
Вмиг, отец поднялся на ноги.
- Говори, коли есть что сказать.
- Откроет дочь твоя очи свои, коли согласишься выполнить мои распоряжения в точности.
Осерчал отец, на незнакомца.
- Гнать вас в шею и хвост шарлатанов! Все вам серебро да злато!
- Отнюдь, отец, не возьму с тебя ни серебром, ни златом.
- Что же ты хочешь за чудо свое?
- Всему свое время, будет результат — будет и цена.
Подумал Гомель, терять уж нечего, коль уж не вернуть ему дочь, да и жизнь ему больше не мила.
- Говори, что делать!
- Ну что же! — молвил старец. Рукой своей костлявой из-под плаща своего черного, извлек он предмет загадочный, тканью алою сокрытый.
- Взгляни, отец, на дар мой тебе для дочери твоей.
Слетела вуаль алая и открылось взору Гомеля серебром обитое, сердце из металла выкованное.
- Искусная работа, старче — молвил Гомель.
- Вели подать мне Чашу и кинжал серебряный — проскрипел старик.
Выполнил Гомель просьбу его.
- Теперь отец веди меня в склеп к дочери своей.
Пошли они вдвоем, ночью темною. Крышку гроба раскрыли, почернело тело, время берет свое. Ужаснулся Гомель увиденному, опоздал ты, черт, но успокоил он его. Раскрыл он грудную клетку Гатты и вложил в нее сердце металлическое и зашил он его плотью мертвою, оставил лишь трубку мерную.
- Не пожалеешь для кровного дитя крови.
Ошалел и без того обезумевший отец! С недоверим взглянул он на старца.
- Сколько крови надо, все отдам, лишь бы жила она.
- Видишь черта мерная, до нее налить нужно.
Вонзил Гомель себе кинжал в руку, старец поднес кубок серебряный и наполнил его до краю, кровью алою. Вложил он воронку в отверстие сердца металлического и влил в него кровь. Поползла стрелка до черты нужной и взвелся механизм шестереночный, и раздался мерный стук сердца механического.
И без того бледный Гомель, совсем цвет лица своего потерял, когда на его глазах плоть дочери его, зарастать стала. Кожа ее от бледно желтого до розового преобразилась. И раскрыла она очи свои голубые.
- Не надо Люций! — сорвалось с ее уст.
Но оглядевшись, увидела она отца своего в ужасе на не нее глядевшего и на старца в зловещей ухмылке растлавшегося. И поняла она, что в гробу лежит, а гроб ее в склепе стоит.
Раздался крик девичий. И подхватил отец дочурку свою ненаглядную и понес он ее бессознательную в дом. Раскрыл он двери дома своего, на руках дочь свою держа. Оглянулось все семейство его, что головы повесив в тихом молчании в гостиной сидели.
Видно попрощался отец наш с рассудком своим, подумала Мария жена его. И навзрыд бросилась к мужу.
- Оставь свое горе вне разума своего, опомнись, милый, наша дочь уже на небесах. — Но взглянув на тело дочери в руках мужа своего, не поверила она глазам своим, потрогала она теплый лоб дочери своей и в беспамятстве упала у ног Гомеля.
Переступив через жену, с безумным взглядом, пронес он Гатту сквозь троих сыновей своих и положил ее на кушетку. Не сводили глаз братья с сестры своей и в неверии рты раскрыли когда, дрогнули глаза Гатты и раскрыла она их вновь.
- Как же это возможно отец? Я лично омывал ее тело перед похоронами молвил младший сын, я одежду подбирал вторил средний, я мерки с тела ее снимал — заключил старший.
- Довольно! Ни слова больше! — вскричал Гомель в сердцах на сыновей. — Все это было не наяву, отныне вычеркните эти дни из памяти своей. Ваша сестра была больна, теперь же она здорова.
Сокрыл Гомель правду жуткую от сыновей и жены своей. Возрадовалось семейство Гамильтон, чуду неописуемому. Гатте поведали историю о болезни лютой, о бреде страшном, поверила Гатта, пречудилось ей, что умерла она и что похоронили ее. Братья никак не выдавали своих тревог и стали относиться к своей сестре как прежде.
Что нельзя было сказать за местных жителей, особенно тех кто был на похоронах Гатты. Одни старались обходить дом Гомеля стороной, другие и во все в глаза называли ведьмой. Гомель всячески старался пресечь эти нападки и лишь утешал свою дочь, что это суеверия глупых крестьян, которые уже не верили, что она поправиться
Больше всего ему докучал местный священник, который всякий раз когда проходил, кто-либо из семейства Гамильтон крестился и угрожающе направлял распятие в их сторону, а завидев Гатту так и вовсе начинал орать истошным голосом псалтырь.
Время шло, но молвы не стало меньше, слухи обросли слухами и стал народ вовсе сторониться семейства Гамильтон.
Гатту все больше сторонились, она все больше замыкалась в себе. Подруги отвернулись, ухажеры попрятались. Все чаще она пыталась выведать, что за прибор у нее на месте сердца и как он там оказался. Рассказал отец все как было, опустив лишь факт кончины ее, видит и без того тяжело ей.
- Значит во мне и в самом деле течет твоя кровь?
- Да. Дочурка моя. Если нужно будет, все до капли тебе отдам, лишь бы с тобой все ладно было.

Вот уж как полгода прошло. Исхудала Гатта, глаза поблекли. Стала она день за днем чахнуть и увядать. Обеспокоился чуткий отец, за здоровье дочери. Оберегал он ее теперь денно и нощно.
- Как ты чувствуешь себя, душа моя?
Молвила она голосом еле слышным.
- Слабость, папенька, на меня навалилась, боюсь как бы снова со мной какая хворь не приключилась. Позволь взглянуть на чудо, что жизнь спасло тебе.
Взглянул отец на датчик крови сердечный, почти иссякла кровь. Встрепенулся Гомель, оставайся в постели. И тот час выбежал из комнаты. Вернулся вскоре с кубком крови до краев.
Ужаснулась Гатта, увидев кубок сей и взгляд отца усталый на бледном лице.
- Отец, ты что же. Чья кровь в кубке этом?
- Ох милая моя, неужто думаешь, я на словца горазд. Не можем медлить мы сейчас. Лежи не двигаясь, чтоб я ненароком кровью тебя не измарал. Безумный взгляд застыл у Гатты на лице. Лежала она, едва дыша, отец вливал кровь в сердце, наполнив его до нужной черты.
Спустя мгновенье, порозовело лицо у Гатты и лучезарная улыбка озарила ее лицо. Взгляд направлен в глаза отцу, в них отражалась, любовь и счастье.
- Вот чудо! Я никогда так хорошо себя не чувствовала. Словно утолила давно мучившую меня жажду!
И строго наказал отец.
- Теперь, дочь моя, следи за датчиком. И как только кровь опуститься ниже этой отметки, не медля говори мне.
Гатта согласно кивнула, ей было жаль отца, потому как он уже был не молод и терять за раз столько крови, безусловно тяжело, но она не могла не заметить какое это блаженство когда шестеренки набирают скорость, при попадании на них свежей порции крови.
И взыграло в Гатте любопытство девичье. Наблюдая в саду за мышью малою. Решила она эксперимент провести. Сходила она на кухню, за краюхой хлеба ржаного, положила кусочек на полянке зеленой, под ведро деревянное. Прутом ведро подперла, к пруту веревку привязала и притаилась поодаль.
Недолго Гатте ждать пришлось, изловила она мышь и в ведро посадила. Долго мучилась и сомневалась Гатта, доселе и мухи не обидела. Но воспоминая о том сладостном моменте, когда вливал отец в сердце кровь, пересилила жалость. Достала она ножик серебряный, и пронзила им тело мыши, немного крови нацедила Гатта в кубок. Но для эксперимента много и не надо подумала она, подставила воронку к сердцу и влила кровь еще теплую.
И вновь взвелся механизм сердечный, но ощущения оказались, отвратные, запузырилась кровь в сердце. Покрылась кожа сыпью красною, тошнота к горлу подступила, отекло лицо и конечности ее. Испугалась Гатта эффекта такого, закричала в ужасе, посмотрев в зеркало настольное. Вбежал отец в комнату к дочери и ужаснулся виду и состоянию дочери своей.
- Гатта, доченька, что с тобой стало?
- Я не хотела, папенька! Я не знала, что так будет.
Огляделся отец, на ведро, на мышь мертвую и понял что произошло.
- Да зачем же ты? Мы же вчера наполнили сердце твое!
- Я знаю — Прохрипела Гатта со слезами.
Что же делать? Что делать? — Думал Гомель. Гатту к тому моменту тошнило не прекращаясь, опухло лицо ее, глаза заплыли, губы распухли. Знахарь здесь не поможет. Нужен старец, да где ж его найдешь. С момента воскрешения Гатты, он как в воду канул.
Вниз побежал по лестнице, сбегать за доктором, всякая помощь будет кстати.
Накинул плащ дорожный, дверь открыл входную. И от удивления аж отскочил. На пороге стоял тот самый старец.
- Доброго вечера, Гомель. А я тут решил проведать как дела у дочери твоей. Все ли хорошо.
- Господь всемогущий — воскликнул отец. — Гатта! С ней что-то не так!
— К ней веди меня немедля — проскрипел старец.
Лежала Гатта на кровати, головою вниз.
Твердой постопью вошел старец. Хмурым взглядом окинул он убранство, комнаты девичьей. Та, что на кровати лежала, в жуткой агонии билась. Схватился Гомель за длинный подол одеяния старца. И взмолился в ноги кланяясь.
- Помоги дочери моей! Не медли!
Одернул старец подол одеяния.
С едкой усмешкой во взгляде взглянул он в глаза Гомеля полные мольбы и отчаяния.
- Да будет это уроком для тебя Гомель и для дочери твоей ненаглядной — проскрипел старец. Медленно склонился он над телом девушки, крупная дрожь пробегала по нему. Костлявою рукою провел он по волосам ее.
- Сделай что-нибудь, нечисть! — прорычал Гомель, в припадке ярости воззрившись на старца.
- Молчи! — грубо окрикнул старец его. — Кубок бери и нож не забудь. Иди и крови добудь.
Встрепенулся отец и дрожащей рукою нащупал он кубок рядом с собою. В голове крутилось «Крови добудь». На ватных ногах и с дрожью в коленях. Гомель вышел за дверь. Но вскоре вернулся он с бледным лицом, с кубком в руке. Крови до края наполнено в нем.
- Иди и встань рядом со мной — процедил, не глядя на Гомеля старец. — Запомни! И знай, это сердце бесценно! В нем есть секрет, и поверь не один, таких много. Вот первый из них, главенство живого — дано человеку. Ему одному. Источник живительной силы — в крови.
- В крови — человека!!!
Твердой рукою старец принял, заказ.
- Ты, Гомель, поверь, я помог неспроста, в этой крови, есть то чего нет ни в одном человеке на свете. Это сердце чудесно, но главное чудо, во все не в нем. А в одном элементе. Оно спрятано в нем. — Старец, перстом указал на сердце в груди.
Гомель понял — все дело в любви.
Не мешкая боле, закатав рукава, взял он серебряный нож. Все, что ты видел до коле, то было цветочки. Лукаво воззрился старец в слезные очи отца. Не пугайся она будет жива. При этих словах проворно и быстро, взрезал он плоть.
- Боже мой! Моя дочь! — воскликнул Гомель в сердцах.
Но старец как заправский хирург самоучка, уродовал тело. Небрежно и резко, снова и снова, нож рвал и терзал, пытаясь добраться до сердца стального. Гатта лежала словно кукла. Безмолвно.
Минута прошла, для Гомеля вечность. Кровавые пальцы, утопают в грудине, наконец старец, устало вздохнул. Дернул он руку и вывел наружу. Маленький клапан.
- Зачем же он нужен? Гомель ты бы хотя бы спросил! — с усмешкою в голосе сквозь зубы старик процедил.
- Что за безумие ты тут творишь! Моя дочь! Ты копаешься в ней словно в сене.
Проворной рукой, с алчной усмешкой и блеском во взгляде, старец вентиль повернул до отказа. В тот же миг, темная кровь, тонкой струей потекла из груди. Белая простынь. Красная простынь.
- Гомель взгляни! Ее лицо, только что, оно было болезненно серым, одутловатым, отекшим, но живым, теперь же оно побледнело и стало мертвенно белым. — Отеки сошли!
Гатта вдруг громко вскричала. Широко распахнула глаза, полные страха и ужаса, застыла на миг! Собравшись издать еще один крик, она безучастно смотря в пустоту, закрыла глаза.
- Гомель! Отойди от нее и замри — раздался повелительный тон, и старец костлявой рукой, увлек его за собою. Кровь все текла тонкой струей. Гатта немою принцессой лежала в кровати.
- Взгляни на нее — такая светлая, чистая. Но то лишь обман, коварного хищника подлый капкан. Она слышит и видит, знает и чует. Только лишь ждет.
- Чего она ждет? — Гомель не успел озвучить вопрос, он лишь стоял и взирал как в жутком виденье. Конечности Гатты словно с телом не дружат, словно каждый из них по отдельности служат. Здесь и Евклид, что окружности крутит и Вельзевул, Азазазель, Астарот. Тонкие нити привязали к запястьям и крутят и вертят, как куклу тело ее. Когда-нибудь слышал как ломаются кости-то старец сказал иль разум мне подсказал.
- Кем бы ты ни был, из иди не чистый, не мучай дитя! — Вслух произнес он эти слова.
Старец злобным взглядом блеснул на него.
- Не с места, глупец! Мы в клетке у тигра! В таком состоянии ей правят инстинкты!
Внезапно все стихло. Но ненадолго. Вскочила на ноги она, так нет же постой. То поза животного. Что ходят как кошки. Жуткие кошки.
Гатта рукою своей в волосах утопая, безвольную голову вверх подняла.
- Чует ищейка! — промолвил старик.
В следующий миг. Вновь кровавая доза в сердце Гатты бежит. Одною рукою она клапан закрыла, другою рукою она кубок взяла и резким движением к груди поднесла. И вот она снова без движения лежит.
- Гомель, Взгляни! — старец ему говорит. Перстом указав на рану в груди.
К его изумлению, в тоже мгновение, порезы и раны на теле ее исчезли бесследно и дрогнули веки, услышал он вздох.

Очнулась Гатта лежащей в чистом одеянии, на чистых простынях. Не вспомнила она ни о визите старца, ни о прочем. Как не расспрашивала Гатта отца своего, о событиях дня минувшего, не преклонен отец ее был и подробности все утаил.
Вот уж неделя минула, за ней другая.
В один из дней, стояла Гатта изучая, отражение свое зеркальное.
Кто же ты такая? Женщина, красоты царской
Кто же ты такая? С лицом цвета белого
Взглядом своим томным манишь,
Улыбкой на улыбку отвечаешь
Стук в дверь заставил обернуться
- Войдите, — молвила она.
- Гатта, Как самочувствие твое? — отец изрек, едва порог он пересек
Ответ не сразу он услышал.
- Позволь спросить тебя, отец… ах да, со мною все в порядке, хотя быть может не совсем. Взгляни! Кого ты видишь?
Неспешным шагом, он Гатте подошел и на отражение взглянул.
Едва приметив Гатты лик, он в тот же миг, увидел все ее преображение.
С лица исчезла юности печать, оставив лишь мягкий, добрый взгляд.
В чертах лица читалась зрелость. И прелесть женщины, уже совсем не девы.
- Кто она такая? — тихо произнесла она, едва губами шевеля.
Гомель задумался, ответил.
- Напасти, трудности и беды, что в жизни нам господь послал. То лишь закалка нашей воли. Им не сломить нас, не разрушить. Но иногда, разжечь огонь бывает лучше, чтоб все истлело. Чтоб могли мы вновь, из пепла возродиться. Так было дочь моя с тобою, тяжелой хворью ты была поражена. Но ее ты одолела. Не сломила она тебя, а преобразила. Спросила ты кого я вижу.
Я вижу, что жизнь не прожил зря. Что чуду место в мире есть! И этим чудом я одарен сполна. Его ты излучаешь взглядом, преображая все вокруг. Его источник — твоя душа. В ней нет пороков. Ты юности порог пересекла и расцвела подобно розе.
Улыбкой ясной одарив отца. Она вновь на отражение взглянула.
- Мои глаза, как они обворожительно красивы, в них столько жизни, страсти и… Хочу я честной быть с собою. Внутри себя я ощущаю силу, боюсь, что захлестнет она меня. И страшно мне от силы этой, и в тоже время жажду боле. Я жажду крови! — не дай господь я это вслух произнесла. Вся сила эта, что чувствую внутри, исходит из крови, отец, которой одарил, в ней растворился элемент. Он номер пять в таблице жизни.
В глаза отца она взглянула. Забота и любовь читалась в них. И ярких воспоминаний детства, заполнил образов поток. Вот я на лошади в первые, отец в узды ее ведет. А вот уже меня сажает он на плечи. И в тот момент нахлынула волна, сменился образ. Что за наваждение! Я с упоением, рукою белой, проникла в грудь отца и сердце извлекла. Момент и алая рука. Что сердце бережно держала сомкнула пальцы как тиски. Подобно фрукту выжат сок. Струя кровавая стекает и лишь сознание ожидает, коль скоро она достигнет цели. И вот настал тот сладостный момент, кровавый путь проложен и механизм в груди моей, что кровью лишь одной живет. Он жадно пьет.
Сомкнулись веки. Я ощутила возбуждение, контакт прервался, исчезло наваждение.
Все было так внезапно, едва опомнилась она.
- Тебе нехорошо, ты побледнела? — спросил взволнованный отец.
- Хотела было я открыться. Все рассказать как на духу. О том моменте сладостном, как кровь вливал он в сердце мне. О наваждение жутком.
- Ах, душно мне — произнесла я твердо и отошла к окну.
- Все дело в сердце. — Гомель произнес. Я знаю, не скрывай, коль что-то гложет твою душу. Ты дай мне знать. Откройся мне, но ни кому другому. Мы тайну сердца твоего беречь должны — закончил он.

Стук, стук, стук. Слышу я ритмичный звук.
Быть может в дверь стучат.
Да-да, войдите — сказала б я.
Но то был сердца стук. Теперь со мною он повсюду. Он словно напоминанием служит. И мыслей круговорот в сознании кружит.
Я сотню раз на дню, кровавый датчик проверяю. Когда? Когда иссякнет кровь. Когда его смогу наполнить вновь. Мое томление — мои желания. Мое спасение — мое проклятие. Какая мука — ожидание.
Прочь! Прочь из моей головы! но я не в силах превозмочь, все возрастающую жажду, все поглощающих желаний, вновь ощутить тот дивный миг, кровавой дани подношение, его я вижу даже в сновидениях.

Я в комнате своей, вошел отец. Он озабочен. Я еду в город дочь моя, решить мне надо срочные дела. Но прежде, позволь вручить тебе подарок. С лицом серьезным, закатал он рукава. Едва смогла приметить блеск металла, клинок вонзил себе он в грудь. Рубашка белая, на ней узор — кровавый. Удар, еще удар — его лицо — на нем не дрогнул мускул и блеск в глазах не потускнел. Узор все шире. Я лишь взирала на действо это и с нетерпением ждала. Еще чуть-чуть, отец не мешкай. Ну наконец-то! Рукою твердой извлек он сердце из груди. Держи! — сказал он. Я помню тот момент, желаний исполнение. Как счастлива была я! Но не долгим был тот миг, настало пробуждение. И страшно стало мне. Я видела отца страдание, но ощутила разочарование.

(отрывок)
В один из дней, лета теплого. Постучалась в дверь комнаты Гатты служанка Галина. Сообщила она ей о прибытии гостя нежданного. Лика статного рода знатного. Говорить с ней желает, в гостиной ее ожидает.
С любопытством Гатта спустилась, за ожидание долгое извинилась.
- Чем могу быть полезна — спросила Гатта любезно. Незнакомец спиною стоял, с интересом во взгляде интерьер изучал. Медленно он обернулся и взгляд его со взглядом Гатты сомкнулся.
Знаешь как это бывает, словно снаряд, малого импульса мозга разряд, щепотку влечения, долгое время одной заточение, ложечку загадки, прекрасного принца задатки.
- Здравствуйте Гатта. Позвольте представиться, мое имя Борута. Мы с вами знакомы, даже близки. Ваш механизм, что спрятан в груди.
Гатта застыла, кровь от лица отлила, широко распахнула глаза. Откуда известен, вам этот секрет? — вопрос не был озвучен, он читался во взгляде.
Не стоит страшиться. Я прибыл
(отрывок)

Проснулась Гатта глубокой ночью. И глаз ей больше не сомкнуть.
Лежала, думала, мечтала, не спешно встала — халат накинула, свечу зажгла, испить воды я пожелала. В тиши ночной, наш дом окутан мраком, лишь свет свечи в руках моих, мне освещает путь. Вот слева дверь в комнату отца, за ней он крепко спит, вот справа дверь в комнату служанки — Софит. Едва до лестницы дошла, спуститься вниз мне оставалось. Не сразу поняла, что слышу голоса. На две ступени ниже я спустилась и притаилась.
- Да ну ты брось, скажешь тоже, он к ведьме приходил
- Ну ты то слышала небось, о чем он говорил?
- Ох слышала я, Наташка, много, ты уж поверь! И вот тебе мой крест, хоть выперла меня она за дверь.
- Когда я чай им подносила, то дверь не плотно я прикрыла.
- Ну говори же не томи!
- Весь дом разбудишь! Тише ты!
- В тот день, когда удар ножа, она в сердце приняла. Ей был заказан путь на небо.
- Видать дорогу не нашла!
- Тогда она взаправду умерла, но барин наш созвал гонцов, призвал он в город всяческих волхвов. Среди, которых был и этот, что к нам сегодня приходил. Наташа, сейчас тебе скажу я правду и ты уж мне поверь. Сегодня сам не чистый дух у нас гостил. Он и Гатту воскресил.
- Матерь божья! Да как это возможно?
- Нет больше сердца у нее людского, в груди ее лишь механизм, и кровь людей его питает. Покуда сыт сей механизм, она живет.
Иссякнет кровь она умрет?
Тот гость вчерашний, он не сказал об этом. Ведь он владелец и создатель, что сей подарок преподнес.
Но слышала я больше…