В 1976 гoду кoнфликт мeжду Китaeм и oстaльным мирoм дoстиг высшeй тoчки. Имeннo пoэтoму былo oтлoжeнo прaзднoвaниe двуxсoтлeтнeгo юбилeя aмeрикaнскoй нeзaвисимoсти. Спутaлись, смeшaлись и были oтсрoчeны пo тoй жe причинe мнoгиe другиe плaны нaрoдoв Зeмнoгo шaрa. Мир слoвнo вдруг oчнулся, oсoзнaв вoзникшую oпaснoсть: a мeжду тeм в тeчeниe свышe сeмидeсяти лeт события незаметно вели именно в этом направлении.
Логическим началом процесса, который спустя семьдесят лет потряс весь мир, был 1904 год. В этом году произошла русско-японская война, глубокомысленно названная историками того времени началом вступления Японии на международную арену. В действительности же это событие стало началом пробуждения Китая, которое давно и тщетно ожидалось. Западные народы пробовали разбудить Китай, но им это не удавалось. Несмотря на весь свой оптимизм и расовое самолюбие, они вынуждены были признать, что задача невыполнима, что Китай никогда не проснется.
А между тем они упустили из виду то обстоятельство, что между ними и Китаем нет общего психологического языка! Мыслительные процессы обеих рас коренным образом различались между собой. Не существовало между ними словаря доверия. Западный ум, проникнув в китайскую душу на небольшую глубину, оказался в запутанном лабиринте. Китайский ум проник в западную душу на столь же короткое расстояние и уперся в глухую, непонятную стену. Решающим оказался вопрос языка. Не нашлось способа внедрить западные понятия в китайскую душу. Китай продолжал спать. Материальные достижения и прогресс Запада были для него книгой за семью печатями; и Запад не мог раскрыть этой книги.
Где-то глубоко в недрах сознания, в душе, скажем, расы, говорящей по-английски, была заложена способность откликаться на короткие саксонские слова; где-то глубоко, на задворках китайского сознания, была способность откликаться на их китайские иероглифы; но китайский ум не мог откликнуться на короткие саксонские слова; столь же мало ум англосакса мог откликнуться на иероглифы. Ткань их души была сплетена из совершенно различных материалов; духовно они были чужды друг другу. Вот почему западные материальные достижения и прогресс не потревожили векового сна Китая.
Но вот на сцену явилась Япония, победившая Россию в 1904 году. Японская раса была каким-то капризом — парадоксом среди народов Востока. Каким-то странным образом Япония оказалась восприимчивой ко всему, что мог ей предложить Запад. Япония быстро усвоила западные идеи, переварила и так умело использовала их, что неожиданно выступила во всеоружии мировой державы. Трудно найти объяснение этой особенной восприимчивости Японии к чуждой культуре Запада, так же трудно было бы объяснить какую-нибудь биологическую игру природы в животном царстве.
Решительно разгромив великую русскую империю, Япония немедленно занялась осуществлением своей мечты, грандиозной мечты об устройстве своей империи. Корею она обратила в свою житницу и колонию; договорные привилегии и хитрая дипломатия дали ей монополию эксплуатации Маньчжурии. Но японцы этим не удовлетворились; они обратили свои взоры на Китай, в недрах огромной территории которого таились величайшие в мире залежи железа и угля — основа основ промышленной цивилизации. При наличии естественных богатств, вторым важнейшим фактором промышленности является труд. На этой территории жило население в 400 миллионов душ — четверть всего тогдашнего населения земного шара. Кроме того, китайцы великолепные рабочие, а их фаталистическая философия (или религия) и крепкая нервная организация делали из них бесподобных солдат при надлежащем управлении. Излишне говорить, что Япония была готова дать такое управление.
Но лучше всего, с японской точки зрения, было то, что китайцы родственная им раса. Загадка китайского характера, которая явилась препоной для Запада, не была загадкой для Японии. Япония понимала китайцев так, как мы никогда не научимся понимать их. У китайцев те же умственные процессы. Японцы мыслят теми же самыми умственными символами, что и китайцы, и мысли их движутся по тем же самым мозговым бороздкам. Японцы проникли в глубь китайской души, у порога которой европейцы остановились в недоумении. Они увидели поворот, которого не заметил европеец, обошли препятствие и скрылись в разветвлениях китайской души, куда мы не могли последовать. Они были братья. Давным-давно один народ заимствовал у другого его письмена, а за несчетное число поколений до этого они ответвились от общего монгольского ствола. Неоднородные условия и примесь посторонней крови вызвали изменения и дифференциацию, но в глубине их существа лежало общее наследие, лежала общность, которую время не могло стереть.
И вот, Япония взяла на себя управление Китаем. В годы, последовавшие за войною с Россией, ее агенты рассеялись по всей китайской империи. В тысяче миль от последней миссионерской станции работали ее инженеры и шпионы, переодетые, как кули, или же странствующими купцами, либо бродячими буддийскими жрецами; они отмечали число лошадиных сил каждого водопада, удобные места для будущих фабрик, высоту гор и перевалов, стратегически сильные и слабые пункты, плодородие долин, число быков в округе или число земледельцев, которых можно было бы завербовать принудительными наборами. Никогда еще в этой стране не производилось подобной переписи, и ее никто не мог бы произвести, кроме настойчивых, патриотически настроенных японцев.
Но в скором времени маска таинственности была сброшена. Японские офицеры организовали китайскую армию; их капралы превратили средневековых воинов в солдат двадцатого века, знакомых со всей механикой современной войны и обнаруживших в стрельбе большую меткость, чем солдаты любой европейской нации. Японские инженеры углубили и расширили запутанную систему каналов, построили фабрики и литейные заводы, покрыли империю сетью телеграфов и телефонов и открыли эру железнодорожного строительства. Эти же самые творцы машинной цивилизации открыли колоссальные нефтяные залежи Чунсана, железные руды гор Хванг-Синга, медные залежи Чинчи, и они же вскрыли газовую кладовую Вау-Ви, этот гигантский резервуар натурального газа во всем мире.
В государственных советах Китая заседали японские эмиссары. Японские государственные люди давали советы китайским государственным деятелям. Империя была обязана им своим политическим переустройством — они изгнали касту грамотеев — этих отчаянных реакционеров, и посадили на их место прогрессивных чиновников. В каждом городе и местечке империи возникли газеты. Разумеется, политику в таких газетах делали японские редакторы, получая директивы прямо из Токио. Эти газеты воспитали в прогрессивном духе широкие массы населения.
Китай наконец проснулся! Там, где Запад терпел неудачи, преуспела Япония. Она претворила западную культуру и достижения в понятия, доступные уму китайца. Уже Япония, когда она так внезапно проснулась, изумила мир. Но в ту пору она насчитывала всего только сорок миллионов жителей. Пробуждение Китая с его 400 миллионами жителей было изумительным и страшным. Китай был колосс среди народов, и уверенный голос его очень скоро зазвучал в делах и совещаниях наций. Япония науськивала Китай, а гордые западные народы почтительно слушали его.
Быстрый и замечательный подъем Китая, пожалуй, больше всего обусловливался превосходными качествами его трудолюбивого населения. Китаец являл собой совершеннейший промышленный тип. Он всегда был такой. По умению работать ни один рабочий в мире не может сравниться с китайцем. Труд — это воздух, которым дышит китаец. Для него труд был тем же, что странствия, войны в далеких краях и паломничество для других народов. Для китайца свобода — это доступ к средствам труда. Обрабатывать землю и без конца трудиться — вот все, что он требовал от жизни и от ее владык. Пробуждение Китая дало его бесчисленному населению не только свободу и неограниченный доступ к труду, но и доступ к высшим и основанным на научных достижениях механическим средствам труда.
Китай помолодел! Теперь только шаг оставался до Китая, встающего на дыбы. Китаец открыл в себе новую гордость и собственную волю. Китай зафыркал под уздой Японии и недолго он просто фыркал. По совету Японии, он первым делом повыгонял из империи всех западных миссионеров, инженеров, капралов, купцов и учителей. А потом он начал изгонять аналогичных представителей Японии. Японских советников, воздав им должное и осыпав орденами, Китай отослал домой. Запад разбудил Японию, и точно так же, как Япония отплатила Западу, так и Китай теперь отплатил Японии. Исполинский протеже Японии, отблагодарив ее за любезное содействие, выкинул после того вон со всеми пожитками. Западные нации злорадно хихикали. Радужные мечты Японии разлетелись прахом. Она разгневалась — Китай высмеял ее. Кровь и мечи звали самураев в бой, и Япония, не подумав, объявила войну. Это произошло в 1922 году, и в какие-нибудь семь кровопролитных месяцев у Японии были отняты: Маньчжурия, Корея и Формоза, и она банкротом была выброшена обратно на свои крохотные перенаселенные острова. Япония сошла с мировой сцены. После этого она предалась искусству, поставив себе задачей изумлять и пленять мир чудесными произведениями красоты.
Вопреки ожиданиям, Китай не обнаружил воинственности. Его не влекли наполеоновские лавры, он довольствовался мирными занятиями. После бурного периода люди пришли к убеждению, что Китая надо бояться не в войне, а в торговле. Как мы увидим, никто тогда не догадался, где кроется истинная опасность. Китай продолжал развивать свою собственную машинную цивилизацию. Вместо большой постоянной армии, он завел неизмеримо более многочисленную и великолепно обученную милицию. Китайский флот был ничтожен, но Китай и не старался усиливать свой флот. Открытые порты мира никогда не посещались китайскими броненосцами.
Настоящая опасность крылась в плодовитости китайского населения, и только в 1970 году раздался первый клич тревоги. Страны, прилегающие к Китаю, давно уже выражали недовольство по поводу китайской иммиграции; и как-то вдруг открылось, что Китай насчитывает 500 миллионов душ населения. Со времени пробуждения Китая население его увеличилось на добрую сотню миллионов. Бурхгальдтер обратил внимание на тот факт, что китайцев на свете больше, чем людей белой расы. Он произвел простой арифметический расчет, сложив цифры населения Соединенных Штатов, Канады, Новой Зеландии, Австралии, Южной Африки, Англии, Франции, Германии, Италии, Австрии, Европейской России и всей Скандинавии. В результате получилось 495 миллионов. И население Китая превысило эту чудовищную цифру на 5 миллионов! Цифры Бурхгальдтера пошли гулять по свету, и мир затрепетал.
Население Китая в продолжение многих столетий не росло. Территория Китая была насыщена людским материалом; другими словами, его территория, при примитивных способах производства, давала возможность прокормить единственно возможный максимум населения. Но теперь, когда Китай проснулся и развил машинную цивилизацию, его производительные силы колоссально возросли. И на той же территории он оказался в состоянии прокормить гораздо более многочисленное население. Одновременно увеличивалась рождаемость и падала смертность. Прежде, когда население с трудом добывало себе средства к существованию, голод уносил его излишки; благодаря машинной цивилизации, средства существования в Китае значительно возросли, и голод прекратился; население росло соразмерно возрастанию средств существования.
В этот переходный период развития своих сил, Китай не строил завоевательных планов. Китайцы не были империалистической расой. Это был трудолюбивый, бережливый и миролюбивый народ. На войну он смотрел как на неприятную, но необходимую работу, которую иногда приходится выполнять. Таким образом, в то время как западные народы ссорились и дрались и пускались в мировые авантюры друг против друга, Китай спокойно продолжал трудиться у своих станков и размножаться. Но теперь ему стало тесно в пределах своих границ и он был вынужден выливаться на смежные территории медленно и неумолимо, наподобие гигантского ледника.
После переполоха, вызванного цифрами Бурхгальдтера в 1970 году, Франция сделала давно ожидаемый шаг. Французский Индокитай был наводнен, заполнен китайскими иммигрантами. Франция потребовала прекращения иммиграции, но китайская волна продолжала катиться. Франция сосредоточила стотысячную армию на границе между своей злополучной колонией и Китаем, а Китай послал миллион своих милиционеров. За ними двигалась другая армия жены, сыновья, дочери и родичи со всем их личным и хозяйственным скарбом. Французскую армию китайцы смели прочь, как надоедливую муху. Солдаты китайской милиции, вместе со своими семьями насчитывавшие свыше пяти миллионов, хладнокровно завладели французским Индокитаем и расположились там на тысячелетнее житье.
Взбешенная Франция стала под ружье. Флот за флотом посылала она к берегам Китая и тем едва не довела себя до банкротства. У Китая не было флота, и он втянул свои силы в глубь территории, как улитка в свою раковину. В течение года французский флот блокировал побережье и бомбардировал покинутые города и деревни. Китай не обращал на это внимания, и не обращался к остальному миру. Он преспокойно сидел вдали от огня французских орудий и продолжал работать. Франция выла и вопила, ломала бессильно руки и взывала о помощи к смущенным народам. Наконец она выслала карательную экспедицию с наказом идти походом на Пекин. Армия насчитывала 250 тысяч солдат — это был цвет Франции. Экспедиция не встретила сопротивления и двинулась в глубь страны. Больше ее не видели. Коммуникационные линии были перерезаны на другой же день, и ни один француз не остался в живых, чтобы рассказать о случившемся. Огромная пасть Китая поглотила их всех!
В последующие пять лет экспансия Китая во всех сухопутных направлениях быстро увеличивалась. Частью Китайской империи стал Сиам, Бирма и Малайский полуостров, несмотря на все усилия Англии, они были залиты волной переселенцев; и на всем протяжении южной границы Сибири наступающие орды Китая жестоко теснили Россию. Процесс завоевания был донельзя прост. Прежде всего являлись китайские иммигранты (или, вернее, они уже находились на месте, медленно и настойчиво просочившись в предыдущие годы). Затем раздавался звон оружия, и всякое сопротивление сметалось чудовищной армией милиции, за которой следовали с пожитками их семьи. И наконец, китайцы оседали колонистами на завоеванной территории. Никогда еще история не знала такого странного и действенного способа завоевания мира!
После захвата Непала и Бутана этот страшный живой прилив стал напирать на северную границу Индии. На западе была проглочена Бухара, на юго-западе Афганистан, Персия, Туркестан и вся Средняя Азия чувствовали на себе давление этого потока. Тем временем Бурхгальдтер пересмотрел свои цифры. Оказалось, что он ошибся. Население Китая, должно быть, равнялось 700-800 миллионам, — никто не знал в точности, но, во всяком случае, оно скоро должно было дойти до миллиарда. Бурхгальдтер объявил, что на каждого белокожего человека в мире приходится два китайца; и мир затрепетал. Рост Китая, вероятно, начался немедленно, с 1904 года. Вспомнили, что с той поры в Китае ни разу не было голода. При ежегодном приросте в 5 миллионов душ, общий прирост за истекшие семьдесят лет должен был составить 350 миллионов. Но кто мог точно знать? Может быть, он еще больше! Кто мог знать что-нибудь толком об этой странной новой угрозе двадцатого века — о Китае, старом Китае, помолодевшем, плодовитом и воинственном?!
В Филадельфии в 1975 году был созван конвент. На нем были представлены решительно все западные народы и некоторые из ближневосточных, но он оказался безрезультатным. Были разговоры о том, что во всех странах следовало бы назначить премию за детей для повышения рождаемости, но проект был поднят на смех математиками, которые указывали, что Китай далеко опередил всех на этом пути. Никаких действенных средств борьбы с Китаем предложено не было. Объединенные державы обратились к Китаю с угрозами, — и это было все, к чему привел конвент в Филадельфии. А Китай смеялся и над конвентом, и над державами. Ли-Танг-Фвунг — сила, стоявшая за Троном Дракона, удостоил европейцев таким ответом:
«Какое дело Китаю до содружества наций? — говорил Ли-Танг-Фвунг. — Мы самая древняя, самая почтенная и царственная из рас! Нам предстоит выполнить свою собственную миссию. Правда, неприятно, что наша миссия не совпадает с миссией остального мира, но что же делать? Вы все разглагольствуете о «господствующих расах» и «наследовании земли», но мы можем только ответить: Посмотрим! Вы не можете вторгнуться к нам. Мы не боимся ваших флотов. Не кричите: мы знаем, что наш флот невелик! Как видите, мы пользуемся им только для полицейских целей! Нас не интересует море. Сила наша в населении, численность которого скоро дойдет до миллиарда. Благодаря вам, мы теперь вооружены всей современной военной техникой. Посылайте ваши флоты! Мы будем их игнорировать. Посылайте ваши карательные экспедиции, — но прежде вспомните о Франции! Высадить полмиллиона солдат на наших берегах значило бы для каждого из вас напрячь все свои силы. А наша тысяча миллионов проглотит их одним глотком. Пошлите миллион; пошлите пять миллионов — и мы проглотим их с такой же готовностью. Пуф! Пустяки, жалкие кусочки! Уничтожьте, как угрожали Соединенные Штаты, десять миллионов кули, которыми мы наводнили ваши берега — что ж, это количество едва ли равняется половине прироста нашего населения за один год».
Так говорил Ли-Танг-Фвунг.
Мир был ошеломлен, уничтожен, терроризован. Китаец сказал правду. Не было возможности бороться с потрясающей рождаемостью Китая! Если его население равнялось миллиарду и увеличивалось на двадцать миллионов в год, то через двадцать пять лет оно должно было составить полтора миллиарда — цифра, равная населению всего земного шара в 1904 году. И ничего с этим нельзя было поделать. Остановить этот неудержимый, чудовищный поток жизни не было возможности. Война была бесполезна. Китай смеялся над блокадой его берегов, он даже приветствовал вторжение! В его огромной пасти было довольно места для всех полчищ земного шара, какие он мог выслать. А тем временем поток желтой расы продолжал изливаться и затоплял Азию. Китай хохотал, читая в своих журналах ученые рассуждения рассеянных западных специалистов.
Но был один ученый муж, которого Китай не оценил — Якобус Ланингдэл. Он даже в сущности не был специалистом — разве что в очень широком смысле. Первоначально Якобус Ланингдэл был исследователем — до того времени весьма малоизвестным преподавателем, работавшим в Департаменте Народного здравоохранения в Нью-Йорке. Голова у Якобуса Ланингдэла была такая же, как всякая другая голова, но в этой голове родилась идея. И этой голове хватило ума держать свою идею в тайне. Он не стал писать статей для журналов, а вместо того попросил отпуск. 19 сентября 1975 года он прибыл в Вашингтон. Был вечер, но он проследовал прямо в Белый Дом, где ему была назначена аудиенция у президента. Он заперся с президентом Мейером на три часа. О том, что между ними происходило, мир узнал лишь спустя долгое время; а в то время мир вовсе не интересовался Якобусом Ланингдэлом. На следующий день президент созвал кабинет. На заседании присутствовал и Якобус Ланингдэл. Заседание было тайное. Но в этот же самый вечер Руфус Каудери, статс-секретарь по иностранным делам, покинул Вашингтон и ранним утром на следующий день отплыл в Англию. Тайна, которую он увозил с собою, получила огласку, но только среди глав правительств. Вероятно, только полдюжины человек в стране знали, какая мысль родилась в голове Якобуса Ланингдэла. Вскоре после этого в доках, арсеналах и на верфях закипела усердная работа. Народы Франции и Австрии подозрительно насторожились, но правительства так искренне призывали их к спокойствию, что они с доверием отнеслись к идущим полным ходом таинственным приготовлениям.
Это была Эпоха Великого Перемирия. Каждая страна торжественно обязалась не воевать ни с какой другой страной. Первым определенным шагом была постепенная мобилизация армий: России, Германии, Австрии, Италии, Греции и Турции. Затем началось движение на Восток. Все дороги, ведшие в Азию, были забиты воинскими поездами. Местом назначения был Китай — вот все, что было известно. Спустя немного времени началось великое движение по морю. Эскадры военных судов отправлялись из каждой страны. Флот шел за флотом, и все они направлялись к берегам Китая. Нации опустошили свои верфи. Они отправляли свои таможенные катера, почтовые суда, плавучие маяки. Они отправляли все до последнего устарелые крейсеры и броненосцы. Не довольствуясь этим, они взялись за торговый флот. По свидетельству статистики, 58640 коммерческих пароходов, оснащенных прожекторами и скорострельными пушками, были отправлены разными народами в Китай.
А Китай улыбался и ждал. На его сухопутной границе сосредоточились миллионы солдат из Европы. Китай мобилизовал пятикратное число миллионов своей милиции и ждал вторжения. То же самое он сделал и на своем морском побережье. Но Китай был сбит с толку. После всех колоссальных приготовлений вторжения не последовало. Китай ничего не понимал! На великой сибирской границе все было спокойно. Ни города, ни деревни побережья не подверглись даже бомбардировке. Ни разу в истории мир не видел такого мощного собрания военных флотов. Флоты всего мира находились здесь; днем и ночью многотонные броненосцы бороздили волны у берегов Китая — и ничего не случалось! Не делалось даже никаких попыток. Неужели они надеются заставить Китай выползти из своей раковины? Китай улыбался. Неужели они надеются уморить его, взять голодом? Китай опять улыбался.
Но первого мая 1976 года всякий, кто мог находиться в столице империи — Пекине, с его одиннадцатимиллионным населением, — наблюдал бы любопытное зрелище. Он увидел бы, что улицы кишат болтливыми желтокожими зрителями, что каждая голова с косой запрокинута назад, и все косые глаза устремлены в небо. Высоко в небесной синеве увидел бы он крошечную черную точку, в которой по ее странным движениям он угадал бы воздушный корабль. С этих воздушных кораблей, летавших над городом, падали снаряды — странные, безобидные снаряды, трубочки из хрупкого стекла, которые разлетались на тысячи осколков, падая на улицы и крыши. Ничего не было смертоносного в этих стеклянных трубочках. Ничего страшного не происходило, не было даже взрывов. Правда, три китайца были убиты трубками, упавшими им прямо на голову с огромной высоты; но что такое три человека перед ростом рождений в двадцать миллионов? Одна трубка отвесно упала в рыбный пруд в саду и не разбилась. Хозяин дома выловил ее из воды. Он не решился сам вскрыть ее, но в сопровождении своих друзей и окружении толпы, которая все росла, он отнес таинственную трубку участковому магистру. Последний оказался храбрым человеком. У всех на глазах он разбил трубку ударом своего медного чубука. Ничего особенного не случилось! Тем, кто стоял в непосредственной близости, показалось, что из трубки вылетело несколько комаров. И это было все! Толпа залилась смехом и разошлась.
Не только Пекин, весь Китай был бомбардирован стеклянными трубочками. Крохотные аэропланы, поднимавшиеся с военных судов, имели на борту только двух человек, они кружились над городами, местечками и деревнями, причем один управлял машиной, а другой разбрасывал стеклянные трубочки.
Если бы спустя шесть недель тот же наблюдатель опять появился в Пекине, он тщетно стал бы искать его одиннадцать миллионов жителей. Он нашел бы несколько сот тысяч, трупы которых гнили в домах и на опустелых улицах, и были навалены высокими кучами на покинутых погребальных дрогах. Остальных же ему пришлось бы искать по большим и проселочным дорогам империи. Он увидел бы, что не всем удалось бежать из зараженного чумой Пекина; по их следам, по сотням тысяч непогребенных трупов, валяющихся на дорогах, он мог бы отметить направление их бегства. То же самое, что делалось в Пекине, происходило и во всех городах, местечках и селах империи. Всех их настигла чума и мор. Не один мор, и не два; десятки эпидемий. Все страшные формы неизлечимых болезней свирепствовали в стране китайской. Правительство слишком поздно поняло смысл колоссальных приготовлений: перевозки мировых армий, полетов крохотных воздушных кораблей и дождя стеклянных трубочек. Воззвания правительства были ни к чему. Они не могли остановить одиннадцать миллионов запуганных мором, несчастных людей, бежавших из Пекина и разносивших болезни по всей стране. Врачи и чины санитарного надзора умирали на своих постах; всепобеждающая смерть смеялась над декретами императора и Ли-Танг-Фвунга. Она посмеялась и над ним самим.
Ли-Танг-Фвунг умер на вторую неделю, а император, прятавшийся в летнем дворце, скончался в четвертую неделю моровой язвы.
Будь одна только эпидемия, Китай мог бы бороться с нею. Но от десятков болезней не могло быть в безопасности ни одно живое существо. Человек, уцелевший от оспы, умирал от скарлатины. Человека, невосприимчивого к желтой лихорадке, уносила в могилу холера. А если он не боялся холеры, то его уносила Черная Смерть — бубонная чума. Ибо бактерии, микробы и бациллы всех этих болезней, взрощенных в лабораториях Запада, обрушились на Китай вместе с градом стеклянных пробирок.
Государственная организация рушилась. Правительство распалось. Декреты и воззвания были бесполезны, раз люди, составляющие и подписывавшие их, через минуту после этого умирали. Обезумевшие миллионы, гонимые смертью, не могли остановиться и никого не слушали. Они бежали из городов, заражая деревни и разнося с собой болезни. Наступило жаркое лето — Якобус Ланингдэл хитро рассчитал время, — и мор свирепствовал повсюду. О многом из того, что происходило, приходилось догадываться, о многом пришлось узнать из рассказов горстки людей, переживших это страшное время. Несчастные люди миллионами скитались по империи. Огромная армия, собранная Китаем на границе, растаяла. Запасы сельских хозяев были разграблены, а новых хлебов не сеяли. Хлеб, уже засеянный, остался без уборки, ибо некому было убирать его. Всего ужаснее, пожалуй, было бегство людей. В нем участвовали многие миллионы, бросившиеся к границам империи, где их останавливали и поворачивали вспять колоссальные армии Запада. Избиение обезумевших полчищ на границах приняло чудовищные размеры. Сторожевая линия Запада отодвигалась на двадцать — тридцать миль, чтобы избежать заразы от бесчисленных мертвецов.
Однажды чума прорвала фронт и начала свирепствовать среди германских и австрийских солдат, охранявших границы Туркестана. На такой случай заранее были сделаны приготовления. И хотя шестьдесят тысяч европейских солдат погибло, но международный корпус врачей изолировал заразу и отогнал ее назад. Во время этой борьбы родилась мысль, что появился новый микроб эпидемии, что каким-то образом между микробами чумы произошла помесь, давшая начало новому и страшно ядовитому микробу. Существование этого микроба первым заподозрил Вомберг, который заразился им и умер. Позднее его выделили и изучали Стивенс, Газенфельд, Норман и Ландерс.
Таково было беспримерное нашествие на Китай. Положение миллиарда людей сделалось безвыходным. Запертым в огромной и зараженной бойне, утратившим всякую организацию и связи между собой, им оставалось только умирать. Спасенья не было. Их отбрасывали как от сухопутных границ, так и от моря. Семьдесят пять тысяч судов патрулировали вдоль берегов. Днем их дымящиеся трубы туманили водный горизонт, а ночью ослепительно яркие прожекторы бороздили тьму, не давая улизнуть и самой маленькой джонке. Жалки были попытки бесчисленных флотилий джонок прорваться! Ни одной из них не удалось обмануть морских сторожевых ищеек! Современная военная машина сдерживала дезорганизованную массу китайцев, а эпидемии делали свое дело.
Старая война с ее приемами стала смешна. На ее долю осталась патрульная служба. Китай смеялся над войной и получил войну; но это была ультра-современная война, война двадцатого века, война ученых и лабораторий, война Якобуса Ланингдэла. Пушки во сто тонн весом были игрушками по сравнению с микроорганическими снарядами, извергавшимися из лабораторий, этими вестниками смерти, этими ангелами разрушения, которые носились по империи, насчитывавшей миллиард душ.
Летом и осенью 1976 года Китай представлял собой кромешный ад. Нигде нельзя было спастись от микроскопических снарядов, которые залетали в самые далекие тайники. Сотни миллионов трупов лежали неубранными. Микробы размножались, и к концу эпидемии ежедневно миллионы людей умирали от голода. Голод ослаблял организмы, разрушая их сопротивляемость микробам. Людоедство, убийства, безумие царили в стране. Так погибал Китай.
Только в феврале следующего года, в самую сильную стужу появились первые экспедиции европейцев. Эти экспедиции были немногочисленны. Их составляли ученые и воинские отряды; но они вступали в Китай со всех сторон. Несмотря на самые тщательные противозаразные меры, немало солдат и несколько врачей заразились. Но разведка мужественно продолжалась. Экспедиции нашли Китай опустошенным. Они нашли разоренную пустыню, по которой шатались стаи диких собак и шайки отчаянных бандитов, уцелевших от эпидемии. Их предавали смерти на месте. И тогда началось великое дело оздоровления Китая. На это ушло пять лет и сотни миллионов денег. А затем на китайскую территорию двинулся остальной мир — не зонами, по идее барона Альбрехта, а разнородными группами, согласно демократической американской программе. В 1982 году и в последующие годы в Китае образовалось счастливое смешение наций; это был колоссальный и успешный эксперимент скрещивания. Известно, к каким блестящим техническим, духовным и художественным результатам привел этот опыт.
В 1987 году был объявлен конец Великому Перемирию, и началась старая вражда между Францией и Германией из-за того же Эльзаса и Лотарингии. В апреле над Европой грозно сгустились черные тучи, и 17 апреля был созван конвент в Копенгагене. Так как на нем присутствовали все народы мира, то все нации торжественно обязались никогда не применять друг против друга лабораторной войны, которую они пустили в ход при нашествии на Китай.
Извлечено из «Исторических Опытов» Уолта Мервина.
Джек Лондон, 1910 год.